Неточные совпадения
Гремит на Волге музыка.
Поют и пляшут девицы —
Ну, словом, пир горой!
К девицам присоседиться
Хотел старик, встал на ноги
И чуть не полетел!
Сын поддержал родителя.
Старик
стоял: притопывал,
Присвистывал, прищелкивал,
А глаз свое выделывал —
Вертелся колесом!
Г-жа Простакова (
стоя на коленях). Ах, мои батюшки, повинную голову меч не сечет. Мой грех! Не губите меня. (К Софье.) Мать ты моя родная, прости меня. Умилосердись надо мною (указывая на мужа и
сына) и над бедными сиротами.
Когда Левин вошел в черную избу, чтобы вызвать своего кучера, он увидал всю семью мужчин за столом. Бабы прислуживали
стоя. Молодой здоровенный
сын, с полным ртом каши, что-то рассказывал смешное, и все хохотали, и в особенности весело баба в калошках, подливавшая щи в чашку.
В столовой уже
стояли два мальчика,
сыновья Манилова, которые были в тех летах, когда сажают уже детей за стол, но еще на высоких стульях. При них
стоял учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка села за свою суповую чашку; гость был посажен между хозяином и хозяйкою, слуга завязал детям на шею салфетки.
Сыновья его только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца, еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которого еще не касалась бритва. Они были очень смущены таким приемом отца и
стояли неподвижно, потупив глаза в землю.
— Да он славно бьется! — говорил Бульба, остановившись. — Ей-богу, хорошо! — продолжал он, немного оправляясь, — так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! — И отец с
сыном стали целоваться. — Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил; никому не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство: что это за веревка висит? А ты, бейбас, что
стоишь и руки опустил? — говорил он, обращаясь к младшему, — что ж ты, собачий
сын, не колотишь меня?
— Именно бескорыстный. А я, Аркадий Николаич, не только боготворю его, я горжусь им, и все мое честолюбие состоит в том, чтобы со временем в его биографии
стояли следующие слова: «
Сын простого штаб-лекаря, который, однако, рано умел разгадать его и ничего не жалел для его воспитания…» — Голос старика перервался.
Он отправлялся на несколько мгновений в сад,
стоял там как истукан, словно пораженный несказанным изумлением (выражение изумления вообще не сходило у него с лица), и возвращался снова к
сыну, стараясь избегать расспросов жены.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями
сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении улиц
стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
Он
стоял в первом ряду тринадцати человек, между толстым
сыном уездного предводителя дворянства и племянником доктора Любомудрова, очень высоким и уже усатым.
Самгин-сын посмотрел на это несколько секунд и, опустив голову, прикрыл глаза, чтоб не видеть. В изголовье дивана
стояла, точно вырезанная из гранита, серая женщина и ворчливым голосом, удваивая гласные, искажая слова, говорила...
В углу, на маленькой полке
стояло десятка два книг в однообразных кожаных переплетах. Он прочитал на корешках: Бульвер Литтон «Кенельм Чиллингли», Мюссе «Исповедь
сына века», Сенкевич «Без догмата», Бурже «Ученик», Лихтенберже «Философия Ницше», Чехов «Скучная история». Самгин пожал плечами: странно!
На дворе соседа, лесопромышленника Табакова, щелкали шары крокета, а старший
сын его, вихрастый, большеносый юноша с длинными руками и весь в белом, точно официант из московского трактира, виновато
стоял пред Спивак и слушал ее торопливую речь.
Но довольно о нем самом; вот, однако же, его родовое семейство: про
сына его и говорить не стану, да и не
стоит он этой чести.
Вскоре мы подъехали к самому живописному месту. Мы только спустились с одной скалы, и перед нами представилась широкая расчищенная площадка, обнесенная валом. На площадке выстроено несколько флигелей. Это другая тюрьма. В некотором расстоянии, особо от тюремных флигелей,
стоял маленький домик, где жил
сын Бена, он же смотритель тюрьмы и помощник своего отца.
Потом оглянулись и заметили, что уже мы давно на дворе, что Вандик отпряг лошадей и перед нами
стояли двое молодых людей:
сын Бена, белокурый, краснощекий молодой человек, и другой, пастор-миссионер.
Мистер Бен, с
сыном, и миссионер
стояли возле них.
Нехлюдов прошел вперед. В середине
стояла аристократия: помещик с женою и
сыном в матросской куртке, становой, телеграфист, купец в сапогах с бураками, старшина с медалью и справа от амвона, позади помещицы, Матрена Павловна в переливчатом лиловом платье и белой с каймою шали и Катюша в белом платье с складочками на лифе, с голубым поясом и красным бантиком на черной голове.
— Ну, порядки. Да и жара же, — сказал брандмайор и, обратившись к пожарному, уводившему хромого буланого, и крикнул: — в угловой денник поставь! Я тебя, сукина
сына, научу, как лошадей калечить, какие дороже тебя, шельмы,
стоят.
Одно удовольствие — провести полтора месяца в такой палатке, буквально на лоне природы, среди диких
сынов степей, — одно такое удовольствие чего
стоило.
На вопрос же прокурора о том, какие у него основания утверждать, что Федор Павлович обидел в расчете
сына, Григорий Васильевич, к удивлению всех, основательных данных совсем никаких не представил, но все-таки
стоял на том, что расчет с
сыном был «неправильный» и что это точно ему «несколько тысяч следовало доплатить».
Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой; пусть я иду в то же самое время вслед за чертом, но я все-таки и твой
сын, Господи, и люблю тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя миру
стоять и быть.
А мужчина говорит, и этот мужчина Дмитрий Сергеич: «это все для нас еще пустяки, милая маменька, Марья Алексевна! а настоящая-то важность вот у меня в кармане: вот, милая маменька, посмотрите, бумажник, какой толстый и набит все одними 100–рублевыми бумажками, и этот бумажник я вам, мамаша, дарю, потому что и это для нас пустяки! а вот этого бумажника, который еще толще, милая маменька, я вам не подарю, потому что в нем бумажек нет, а в нем все банковые билеты да векселя, и каждый билет и вексель дороже
стоит, чем весь бумажник, который я вам подарил, милая маменька, Марья Алексевна!» — Умели вы, милый
сын, Дмитрий Сергеич, составить счастье моей дочери и всего нашего семейства; только откуда же, милый
сын, вы такое богатство получили?
Вошед в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие историю блудного
сына; стол и кровать
стояли на прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и все кругом показывало ветхость и небрежение.
— «
Постой, — сказал старик, опуская ставень, — я те
сына вышлю; он те проводит».
Когда моему
сыну было лет пять, Галахов привез ему на елку восковую куклу, не меньше его самого ростом. Куклу эту Галахов сам усадил за столом и ждал действия сюрприза. Когда елка была готова и двери отворились, Саша, удрученный радостью, медленно двигался, бросая влюбленные взгляды на фольгу и свечи, но вдруг он остановился,
постоял,
постоял, покраснел и с ревом бросился назад.
И он, в самом деле, потухал как-то одиноко в своей семье. Возле него
стоял его брат, его друг — Петр Васильевич. Грустно, как будто слеза еще не обсохла, будто вчера посетило несчастие, появлялись оба брата на беседы и сходки. Я смотрел на Ивана Васильевича, как на вдову или на мать, лишившуюся
сына; жизнь обманула его, впереди все было пусто и одно утешение...
В таком положении
стояло дело, когда наступил конец скитаниям за полком. Разлад между отцом и
сыном становился все глубже и глубже. Старик и прежде мало давал
сыну денег, а под конец и вовсе прекратил всякую денежную помощь, ссылаясь на недостатки.
Сыну, собственно говоря, не было особенной нужды в этой помощи, потому что ротное хозяйство не только с избытком обеспечивало его существование, но и давало возможность делать сбережения. Но он был жаден и негодовал на отца.
Этот
сын уже обзавелся семейством и
стоит на хорошей дороге.
— А
сын мне пишет, — начинает Любягин, — у них зима теплая
стоит.
Уже много лет спустя его
сын, продолжавший отцовское дело, воздвиг на месте двухэтажного дома тот большой, что
стоит теперь, и отделал его на заграничный манер, устроив в нем знаменитую некогда «филипповскую кофейную» с зеркальными окнами, мраморными столиками и лакеями в смокингах…
— Жандармы. Из Питера в Сибирь везут. Должно, важнеющих каких. Новиков-сын на первой сам едет. Это его самолучшая тройка. Кульерская. Я рядом с Новиковым на дворе
стою, нагляделся.
—
Постой, Михей Зотыч, а ведь ты неправильно говоришь: наклался ты
сына середняка женить, а как же большак-то неженатый останется? Не порядок это.
Анна Михайловна
стояла неподвижно, в состоянии, близком к кошмару, и не могла оторвать испуганного взгляда от огненной полосы, которая, казалось ей, легкими, но все же заметными толчками все ближе надвигается к лицу ее
сына.
—
Сын Павлищева!
Сын Павлищева! Не
стоит, не
стоит! — махал руками Лебедев. — Их и слушать не стоит-с; и беспокоить вам себя, сиятельнейший князь, для них неприлично. Вот-с. Не
стоят они того…
Но генерал
стоял как ошеломленный и только бессмысленно озирался кругом. Слова
сына поразили его своею чрезвычайною откровенностью. В первое мгновение он не мог даже и слов найти. И наконец только, когда Ипполит расхохотался на ответ Гани и прокричал: «Ну, вот, слышали, собственный ваш
сын тоже говорит, что никакого капитана Еропегова не было», — старик проболтал, совсем сбившись...
— Матушка, — сказал Рогожин, поцеловав у нее руку, — вот мой большой друг, князь Лев Николаевич Мышкин; мы с ним крестами поменялись; он мне за родного брата в Москве одно время был, много для меня сделал. Благослови его, матушка, как бы ты родного
сына благословила.
Постой, старушка, вот так, дай я сложу тебе руку…
Младшая сестра ее, разевавшая рот, заснула в следующей комнате, на сундуке, но мальчик,
сын Лебедева,
стоял подле Коли и Ипполита, и один вид его одушевленного лица показывал, что он готов простоять здесь на одном месте, наслаждаясь и слушая, хоть еще часов десять сряду.
«
Стой, мошенник! — вопил он, —
стой! прокляну!» Иван Петрович спрятался у соседнего однодворца, а Петр Андреич вернулся домой весь изнеможенный и в поту, объявил, едва переводя дыхание, что лишает
сына благословения и наследства, приказал сжечь все его дурацкие книги, а девку Маланью немедленно сослать в дальнюю деревню.
Семья Тита славилась как хорошие, исправные работники. Сам старик работал всю жизнь в куренях, куда уводил с собой двух
сыновей. Куренная работа тяжелая и ответственная, потом нужно иметь скотину и большое хозяйственное обзаведение, но большие туляцкие семьи держались именно за нее, потому что она представляла больше свободы, — в курене не скоро достанешь, да и как уследишь за самою работой? На дворе у Тита всегда
стояли угольные коробья, дровни и тому подобная углепоставщицкая снасть.
За воротами Ганна натолкнулась на новую неприятную сцену. Тит
стоял у телеги с черемуховою палкой в руках и смотрел на подъезжавшего верхом второго
сына, Макара. Лесообъездчик прогулял где-то целую ночь с товарищами и теперь едва держался в седле. Завидев отца, Макар выпрямился и расправил болтавшиеся на нем лядунки.
— Нашел заботу, Тит… ха-ха!.. Одна девка
стоит пятерых
сынов… Повырастают большие, батьку и замена. Повертай, як хто хоче… Нэхай им,
сынам. Була бы своя голова у каждого… Вот як кажу тоби, старый.
— Нет, ты
постой, Дорох… Теперь мы так с тобой, этово-тово, будем говорить. Есть у меня
сын Павел?
— Не
стоит рук марать. Я с вами не шутить пришла, а идемте к Полиньке Калистратовой: ее
сын умирает.
Мать опять взглянула на
сына, который молча
стоял у окна, глядя своим взором на пастуха, прыгавшего по обрывистой тропинке скалы. Она любовалась стройною фигурой
сына и чувствовала, что он скоро будет хорош тою прелестною красотою, которая долго остается в памяти.
Зарницын, единственный
сын мелкопоместной дворянской вдовы, был человек другого сорта. Он жил в одной просторной комнате с самым странным убранством, которое всячески давало посетителю чувствовать, что квартирант вчера приехал, а завтра непременно очень далеко выедет. Даже большой стенной ковер, составлявший одну из непоследних «шикозностей» Зарницына, висел микось-накось, как будто его здесь не
стоило прибивать поровнее и покрепче, потому что владелец его скоро вон выедет.
— Ваш
сын должен служить в гвардии!.. Он должен там же учиться, где и мой!.. Если вы не генерал, то ваши десять ран, я думаю,
стоят генеральства; об этом доложат государю, отвечаю вам за то!
Ибо в последнем случае, как, вероятно, и ты, милый
сын, можешь понять поэтической своей головой, — он меня обкрадывал: ибо одна надобность, положим, рубль
стоит, а другая вчетверо
стоит; так дурак же я буду, если за рубль передам ему то, что четырех
стоит.
—
Постой! погоди! как же насчет земли-то! берешь, что ли, пять тысяч? — остановил меня Осип Иваныч и, обращаясь к
сыну, прибавил: — Вот, занадельную землю у барина покупаю, пять тысяч надавал.
Наконец наступила и минута разлуки. Экипаж
стоял у крыльца; по старинному обычаю, отец и
сын на минуту присели в зале. Старый генерал встал первый. Он был бледен, пошатываясь, подошел к
сыну и слабеющими руками обнял его.